– Точно, – ответил Солярис вдруг, и я вздрогнула от того, как глухо, но при этом опасно прозвучал его голос. Мою ладонь, лежащую у него на груди, обожгло даже через слои одежды. – Могу обратиться, и сам убедишься. Люди быстро учатся манерам, когда перед ними тот, кто может перекусить их пополам. Мы ведь драконы и принимаем человеческий облик лишь для того, чтобы вы не наделали в штаны раньше времени. Это главная причина, по которой я не ем людей, – мне не нравится привкус дерьма.

– Ах ты!..

– Меняю драгоценности на проход!

Стражник неуклюже замахнулся – к счастью, кулаком, а не мечом, – и я, тут же вытащив из кармана пару золотых заколок с аметистами, выбросила их в сугроб прямо перед лицом мужчин, чтобы они точно это увидели. Блеск драгоценных камней, обменянных ещё у самих драконов десятилетия тому назад, ослеплял даже ночью, если рядом оставалась хоть искра света.

Один из стражников, как и думалось, тут же среагировал.

– Что это?

– Где? – встрепенулся второй.

– Она выкрикнула «драгоценности» и что-то блестящее выкинула! Фиолетовое!

– Драгоценности?! Ты шутишь, что ли?

Кулак третьего и самого вспыльчивого стражника завис в воздухе. Он отвлёкся и закрутил головой, пытаясь понять, почему двое его приятелей бросились рыться в снегу. Я же, не теряя времени, снова схватила Сола под руку и поволокла вниз по улице, сорвавшись на бег. Он послушно следовал за мной, не произнося ни слова, и когда я уже обрадовалась, что, кажется, Сол наконец-то пришёл в себя, его опять скрутило, пригибая к земле. «Всё нормально, Руби», – донёсся до меня его шёпот, и я удручённо покачала головой, понимая, что он врёт. Длинные фарфоровые пальцы, за которые я цеплялась всё это время, были влажными, липкими и необычайно холодными. Понимая, что такими темпами мы точно не доберёмся до замка, находящегося на вершине горы, да ещё и ночью, я принялась вчитываться в медные таблички на домах. Те подсвечивали зелёные огни в стеклянных коробочках, болтающихся на цепочках, – редкое изобретение драконов, одно из немногих, которые отец согласился оставить в Дейрдре для удобства путников и торговцев, часто прибывающих именно по ночам.

Такие коробочки, развешанные только в самых важных местах города, можно было пересчитать по пальцам одной руки, поэтому очень быстро я нашла надпись, которую искала.

– Самая тихая и дальняя комната, какая у вас есть, – выпалила я, выронив из ладони на деревянную стойку ещё две свои заколки, на этот раз с рубинами.

Трактирщица округлила глаза, развалившись на стуле с пенной кружкой пива и наблюдая за полупустым залом ночных посетителей, приходящих сюда на ночлег после таверны. С грохотом поставив кружку и расплескав её содержимое прямо на пол, она смела заколки и поднесла их к свету, чтобы проверить: настоящие ли? Прекрасно зная, что эти украшения стоят больше, чем весь её трактир, я уверенно встретила испытывающий взгляд женщины, скользнувший сначала по мне, а затем по Солярису. Удивительно, но на нём она глаз почти не задержала. Уже спустя секунду трактирщица пожала плечами и отвернулась, будто не заметила, что он не человек.

– Никому ни слова о нас, если будут спрашивать. Утром заплачу ещё столько же, – добавила я, и трактирщица аж затряслась от восторга, как пугало на ветру.

– Займите комнату в самом конце, ту, что с резной дверью. Она идеально подойдёт! Мне принести что-нибудь вам, госпожа? – донеслось мне вслед слащаво-заискивающим тоном, пока я, подталкивая Соляриса в спину, взбиралась по лестнице, что вела к жилым комнатам наверху. – Может, подать горячий ужин или…

– Два ведра горячей воды, – вспомнила я, задержавшись на последних ступеньках. – А ещё какую-нибудь одежду и любые чистые тряпки, которые у вас есть. После этого до утра не беспокоить.

– Всё будет сделано в лучшем виде, госпожа! Чувствуйте себя как дома!

«Это уж вряд ли», – хмыкнула я мысленно, косясь на паутину под потолком, но заставила себя улыбнуться. Спален здесь было не так уж много, чтобы заблудиться, – восемь или десять от силы, – поэтому я легко нашла нужную дверь и, затащив Соляриса внутрь, заперла её на засов.

Сол сразу взобрался на постель и без раздумий принялся стягивать с себя одежду – похоже, только этого он и ждал всю дорогу до укрытия. Под вывернутым наизнанку плащом скрывался порванный, пошедший багровыми пятнами кафтан, насквозь мокрый от крови и снега. Рубашка под ним была ничуть не лучше. Солярис швырнул и то и другое на пол не глядя. Когда в дверь постучалась трактирщица, принеся заказанные вёдра со стопкой сухих тряпок, он вслепую выбрал оттуда какие-то штаны и переодел их тоже.

Повесив свой плащ на спинку стула, я мельком оглядела собственную одежду и с облегчением отметила, что ту почти не забрызгало кровью разбойников. Зато и там и тут виднелись прорехи в ткани и торчали нитки: Йоки здорово подрал мне рубаху. Решив, что Солу лучше не знать об этом инциденте, я накинула сверху кафтан из той же стопки трактирщицы и лишь тогда повернулась к Солярису.

– Извини, – сказал он, опередив меня.

Было лишь вопросом времени, когда Солярис начнёт извиняться. Я знала о нём всё на свете, включая то, что он любит, а что не любит. Если список его любимых вещей возглавляли черничные тарталетки, безделушки и старые книги, то в списке нелюбимых однозначно лидировала его собственная уязвимость. Прожив целую человеческую жизнь, чтобы прожить ещё тысячу таких же, он уже во многом познал этот мир, но до сих пор не усвоил одну простую истину: полагаться на кого-то – это вовсе не слабость.

– Извини меня, – повторил он глухо, сидя на краю постели с закрытыми глазами и руками, сложенными на коленях, будто в раскаянии. – Со мной уже всё в порядке. То, что было там, у неметона… Я… не знаю, как это объяснить. Сердце ещё никогда не билось так быстро. Голова болела, желудок тоже, и я будто… будто… умирал сам. Ты не должна была этого увидеть.

В спальне, которую продала нам на одну ночь трактирщица, был минимум мебели: одна большая кровать из берёзовых балок с почти плоским матрасом, но мягкими меховыми одеялами; ночной горшок за бумажной ширмой, заколоченное на зиму окно с широким подоконником, письменный стол, несколько напольных канделябров и уже разожжённый камин. Доски скрипели при ходьбе, а из-за ширмы с ночным горшком несло так, будто его забыли опорожнить после предыдущих постояльцев. Но я наконец-то чувствовала себя в безопасности после всего пережитого. И хотела, чтобы точно так же чувствовал себя и Сол.

Заметив, что его спина, скрюченная, всё ещё мелко дрожит и покрыта запёкшейся кровью у рёбер, я молча развернула и намочила моток чистых тряпок. Затем, сев на постель, приложила ткань к его коже, стирая следы минувшей битвы. Жемчужные волосы, растрёпанные, снова закрыли от меня его лицо, когда он наклонился, инстинктивно избегая прикосновения моих рук.

– Ты прежде никого не убивал? – осмелилась спросить я то, что поняла ещё тогда, на улице, когда Солярис шептал про убийство, балансируя на грани обморока. Те, кому уже доводилось лишать человека жизни, не реагируют подобным образом. – Просто ты столько раз шутил о том, что ешь людей… Вот я невольно и начала допускать мысль, а не мог ли ты и впрямь…

Солярис резко отодвинулся от тряпки, и я прикусила язык. Все эти шутки про людоедство и отгрызание лиц действительно были просто шутками.

Я подтащила к изножью постели ведро и снова смочила моток ткани в тёплой воде. Меня всегда омывала Матти, да и уборкой я никогда не занималась, а потому толком не знала, как держать в руках тряпку. Надеясь, что не сделаю чего-то лишнего, я с ногами забралась на прогнувшийся матрас и, устроившись за спиной Сола, вновь приложила лоскут к его бледной шее. Он вздрогнул, но на этот раз я не дала ему отодвинуться, ухватив за плечо.

– Эй, сиди смирно, большая ящерица! Я должна тебя вымыть, а то ты как чушка.

– Как ты меня назвала? – переспросил Солярис с невесёлым, болезненным смешком. И всё-таки это был смех. – «Большой ящерицей»?